Отец устроился на работу. Там было «Заготзерно», и ветер повалил у них крышу, а людей нет — еще война идет, все в армии. Приходит директор «Заготзерна» к нам, говорит: «Кто из вас специалисты — восстановить все это?» А отец был хороший столяр, говорит: «Давай!» Подписали какой-то договор и сделали это все — отец, еще два мужика и мы, пацаны. Закончили эту работу, получили какие-то деньги, уже стало легче. А потом мы пошли на работу в колхоз, я — ездовым, потому что понимал в лошадях, дома и пахал, и все остальное на поле делал. А отец пошел бондарем — там был небольшой винный заводик. Он уже имел опыт в этих делах, прошел «и Крым и Рим», потаскали его кругом, и в колхоз он идти не захотел. А я работал в этом колхозе, он назывался «имени Папанина». Председатель колхоза говорит отцу: «Знаете что? Давайте мы Вашего сына пошлем на тракториста. Нам нужны трактористы в МТС». Ну, я с удовольствием, интересно же сесть на трактор. Пошел я в 1945 году учиться на тракториста, но сначала в МТС меня оформили и послали помощником комбайнера, к комбайну. Был прицепной комбайн «Сталинец», комбайнером работал болгарин дядя Миша. Он говорит: «О-о-о, хорошо, Антон! Давай, знакомься с комбайном!» А там надо где смазать, где посмотреть, чтобы ничего не зацепилось — я за все взялся и так его обслуживал. Смолотили урожай, и послали меня на тракториста. Выучился, дали мне справку, что я тракторист. И — в колхоз на трактор. Я где-то с неделю поездил, вызывает меня главный инженер МТС: «Так, езжай в Березовскую школу механизации сельского хозяйства учиться на комбайнера-механизатора широкого профиля. Там экзамены сдашь и все». Дали мне направление. Я — на товарняк, зацепился, приехал в школу, показал справку. Там спрашивают, кто я, откуда я. Я говорю:

— Из Польши.

— А писать ты умеешь? У нас ведь все на конспектах.

Дал мне газету, я прочитал, написал пару слов, что он мне продиктовал. Посмотрел: «Хорошо, пойдешь!» А я уже трактор знал, мне это было легко. Стал я учиться, и так пошло, что меня назначили «звеньевым» в классе — теорию учим все вместе, а на практику мне дают пятнадцать человек, и я уже иду, рассказываю: «Там молотильный аппарат, там косильный агрегат, это блок цилиндров». В 1946 году на жнива нам устроили выпускной, а отец приехал ко мне и говорит: «Бежим, тут беда! Люди пухнут с голоду!» Отец как-то договорился, они с нашими односельчанами поехали поездом на Луцк, а мне оставили дядину и нашу корову, и со мной еще двое людей шло. Отец сказал: «У нас на Западе другие коровы, а здесь они лучше и дешевле». И мы пешком пригнали этих коров из-под Одессы в Луцк! Шли где-то две недели, и коров гнали. Сначала шли километров по пятьдесят за день — день был длинный. А потом коровы стали подбиваться, а мы еще и дороги не знали, поэтому шли вдоль железной дороги. Пройдем, вечером коров попасем, зайдем к стрелочникам, переночуем. Шли на Винницу, потом на Шепетовку, на Здолбунов. В населенные пункты почти не заходили, чтобы нас не вернули обратно, потому что в одном месте милиция нас хотела вернуть, но мы убежали.

Пришли мы сюда в Луцк, отец пошел к своему шурину — брату мачехи. Он женился и жил с женой недалеко отсюда, в Рожищенском районе есть село Копачевка — шестнадцать километров от Луцка. И мы в этом селе с отцом ходили, зарабатывали на жизнь — делали людям столярку. Были же голые и босые, ни копейки, ничего! Вот только корову имели — это было спасение. Поэтому ходили зарабатывали — то масла, то картошки, то еще чего-нибудь. Поселились мы у одного человека, звали его Антон Максимьюк. Их выселили сюда еще в 1939 году — когда советы пришли, то от границы всех людей отселили сюда. А потом они заняли брошенную польскую хату. У них в хате устроили схрон, но я об этом не знал. Где-то через месяц как-то захожу в клуню, вижу — хлопцы моются, три человека. Я сразу все понял, закрыл скорее дверь, а тут хозяин идет, говорит: «Что такое?» Я говорю: «Да неудобно получилось, там хлопцы моются!» И на этом все. Никто ничего мне не говорил. Проходит где-то неделя, хозяин говорит: «Иди там, с хлопцами поговори». Я пошел — почему бы не пойти, я хотел их увидеть.

У Максимьюка зять работал сапожником, звали его Григорий, но его называли Гжесько — на польский манер. И он делал хлопцам шапки. Говорит: «Лезь на чердак». Я полез, вижу — там четверо, смеются. Я говорю:

— Слава Украине!

— Героям Слава! А откуда ты знаешь, что так надо здороваться?

— Давно знаю. Мы еще в школе так здоровались!

— Ну, садись!

Вижу — три человека постарше, а один такой шпингалет, как и я. У одного планшет — вижу, что командир. Этот командир говорит: «Ну, рассказывай, что там, как там». Давай мы говорить, они мне вопросы задают, я рассказываю. Не спрашивают, как меня зовут. Потом я немного освоился, спрашиваю: «Слушайте, пан командир, что же Вы наградили такого молодого парня таким большим оружием?» Трое были с автоматами, а у него десятизарядка, СВТ. Командир говорит: «А этот „Юрко“ имеет хороший глаз, и если надо далеко стрельнуть, то он точно попадет». Имена я у них не спрашиваю — я не имею права спрашивать, и они мне не говорят. Поговорили, командир спрашивает:

— Ну, а ты как — пошел бы с нами?

— Почему бы не пошел? Сейчас же пошел бы!

Говорили мы часа четыре, он дал мне Декалог (десять правил украинского националиста — прим. А.И.), Присягу члена ОУН и еще много литературы. Говорит:

— Вот это выучишь, только смотри мне — будь осторожен!

Я говорю:

— Я знаю, что надо язык за зубами держать.

Я не знал, кто этот командир. Уже позже узнал, что это «Дубовой» (Иван Литвинчук, командир оперативной группы «УПА-Север», член провода ОУН на Северо-Западных Украинских Землях — прим. А.И.). Он был из себя красивый, с усами, подтянутый, шустрый, красиво говорил, начитанный.

А до этого, в Одесской области, со мной произошел один случай. Два пацана, по тринадцать-четырнадцать лет, собирали колоски в нашем колхозе. Они были из соседнего села Благоево, это болгарское село — большое, под три тысячи номеров. И объездчик их поймал с этими колосками — один три килограмма насобирал, а второй пять. И приходит участковый, забирает меня и болгарина дядю Мишу — взял нас как «стрибков», чтобы мы охраняли этих ребят. Дал нам винтовку и два патрона. И надо было всю ночь их охранять в какой-то хате. Я посмотрел на них, спрашиваю: «Хлопцы, за что вас? — Мы колоски собирали». Господи, за колоски! Мне в голову такое не приходило! Когда мы вели хозяйство на Холмщине, то оставляли колоски на поле — собирай, кто хочет. Хлопцы вечером говорят: «Мы хотим на улицу выйти. — Ну идите!» Я беру винтовку, идем. А темно! Вышли, я говорю: «Бегите!» Хлопцы — раз, разбежались! Я вверх выстрелил, захожу в хату, говорю: «Они убежали. Я выстрелил, но что ж — разве я поймаю их?» Давай ложиться спать. Я смеюсь себе — мне это все было до задницы, я к такому не привык. Но нашел участковый этих болгар! Прислали повестку на суд мне и дяде Мише. Он поехал, а мне отец говорит: «Чего ты должен ехать? У нас три года льготы, к нам никто не имеет права цепляться». И что Вы думаете? Присудили одному пацану три года, а второму пять лет лагерей! Вот так! Я это услышал, увидел — еще больше мне добавилось злости. Этот случай я хлопцам на чердаке рассказал. Вот так мы и познакомились.